Очарованный Севером

Сегодня в проекте "Камчатка и камчатцы" представляем читателям ИА KamchatkaMedia материал писателя Евгения Кириллова о камчатском охотоведе Юрии Муляре.

Камчатского охотоведа Юрия Фёдоровича Муляра я знаю не один год. Человек он интересный, со своей неповторимой судьбой. О себе рассказывает немного, тем не менее, задавшись целью написать о нём, мне удалось получить ответы на многие интересующие меня вопросы. В своей книге я постараюсь более полно рассказать об этом человеке, а сейчас вкратце опишу содержание нашей беседы.

— Своим появлением на свет, — рассказывает мне с присущим ему юмором Юрий Фёдорович, — я обязан Молотову и Риббентропу, подписавшим в августе 1939 года пакт о ненападении между СССР и Германией и секретный протокол о разделе Европы. После того как Гитлер оккупировал Чехословакию и часть Волыни, Советский Союз ввёл войска на территорию Польши. Моя мама, пани Ядвига Дронговская, — полячка по национальности — в 1938 году приехала из Варшавы по служебным делам во Львов, куда в это время вошли советские части. В служебную квартиру мамы заселили советского офицера — Муляра Фёдора Кирилловича, то есть моего отца.

Отец Юры, гвардии майор Фёдор Кириллович в послевоенные годы.. Фото: Личный архив

Неизвестно, как развивались отношения моих будущих родителей, но когда началась война между Советским Союзом и Германией, отец предложил маме уехать на Украину.

Родители отца — мои бабушка и дедушка — жили в деревне Чёрная Гребля Винницкой области. Когда мама добралась до деревни, она уже была захвачена немцами, но жители под оккупацией не бедствовали: они выдавали немцам советских военнослужащих и членов их семей, не успевших эвакуироваться.

Местный священник, как рассказывала мама, самолично принял участие в снятии кожи с русской учительницы на площади.

Отцовская родня, а особенно его мать Анна, недоброжелательно отнеслась к маме. На западной Украине поляки всегда воспринимались как враги украинской нации. Дело дошло до попыток отравления моей мамы, но среди местных жителей нашлись люди, которые её об этом предупредили.

Кроме того, в хлеву прятался от советской и немецкой власти младший брат отца — Григорий, дезертировавший из рядов Красной армии. Он заприметил красивую полячку и стал настойчиво домогаться. Мама была грамотной женщиной, владела языками. Опасаясь за свою жизнь, она вынуждена была пойти на работу к немцам в канцелярию. Там она сдружилась с русской девушкой, и они договорились бежать из деревни.

Женщины собрали продукты и вещи, а мама ещё раздобыла пистолет. После войны этот пистолет хранился у нас дома, но когда отец узнал, что я из него стрелял, он разбил оружие обухом топора о колоду.

Ночью подруги на украденной бричке бежали из деревни. По дороге заехали на хутор, где им разрешили переночевать. Спали, как рассказывала мама, в большом помещении во дворе дома с загоном для скота. Проснулись от страшного визга свиней. В темноте увидели, как какие-то мужчины занесли с улицы пару дерюжных мешков, в которых кто-то дёргался.

Мешки бросили в загон, и свиньи стали их рвать. По всей видимости, предположили беглянки, в мешках находились связанные люди. Испугавшись за свою жизнь, они убежали.

Днём подруги вышли на большую дорогу, по которой двигались советские войска, и там расстались.

Неизвестно, как мама добиралась до дома, но ей удалось это сделать. Столица Польши ещё находилась под немецкой оккупацией. За время её отсутствия немцы расстреляли её отца — моего дедушку, пана Яна Дронговского — после облавы как заложника.

Мама Юры - пани Ядвига Дронговская. Фото: Личный архив

При содействии подпольной военной организации "Армия Людова" в Варшаве в августе 1944 года началось вооружённое восстание. Непосредственное участие в нём принимала и моя мама. Она рассказывала, как немцы выбивали их из домов пушками и танками, выкуривали газами, жгли огнемётами… Советские войска находились на другом берегу реки Вислы, но никакой помощи не оказывали. Впоследствии мама не раз укоряла отца, что, зная о восстании, они не пришли повстанцам на помощь. Отец объяснял это тем, что не могли помочь — ждали подхода резервов.

В конечном счёте восстание было подавлено.

Много жителей Варшавы погибло. Уцелевших отлавливали, расстреливали или отправляли в концентрационные лагеря. Маму со всей семьёй отправили в лагерь смерти Освенцим.

Поезд, в котором их везли, охраняли пожилые немцы. Мать моей мамы, которую звали пани Анна, собрала у родственников ювелирные украшения и подкупила конвоира. На участке пути, когда поезд сбавил ход, охранник предоставил им всем возможность выпрыгнуть из вагона. Из других вагонов в это время тоже начали выпрыгивать люди. Немцы стреляли по ним, но маме и её родственникам удалось спастись.

Войны победители (в первом ряду в центре отец моего героя). Фото: Личный архив

После войны отец искал маму через Красный Крест, а когда нашёл, они поженились. Воинская часть отца дислоцировалась на территории Белоруссии: сначала в городе Слуцке, а затем в Берёзе-Картузской. В этом бывшем польском городе, который вместе со всей Западной Белоруссией в 1939 году вошёл в состав Советского Союза, 4 сентября 1946 года родился я.

Маленький Юра. Фото: Личный архив

Жили мы хорошо, у нас была служанка. Однако в годовалом возрасте я заболел дифтерией и чуть не умер. В воинской части не было больницы, но родители нашли где-то врача, еврея по национальности, по имени Мендель. Врач сказал, что болезнь очень опасная, ребёнку нужно срочно сделать надрез на горле, чтобы прочистить гнойные образования и вставить трубку.

Мать сходила с ума, видя, что я умираю, а отец заявил Менделю: если не будет найдена нужная трубка, он его застрелит. Трубку нашли. Операцию делали без наркоза. Держала служанка. Всё прошло хорошо — и я выжил. Отец — коммунист, но с тех пор поверил в Бога.

Всей семьёй. Город Слуцк. Май 1949 года.. Фото: Личный архив

После скитаний по военным городкам отца перевели в город Гродно, на границе с Польшей. Нас поселили на втором этаже старого двухэтажного дома с большой территорией, засаженной фруктовыми деревьями. Квартира представляла собой комнату с круглой голландской печью для обогрева и кухню с печкой на дровах.

Мне выделили чердачное пространство под потолком, куда в непогоду задувал ветер, а зимой заносило снег. Водопровод в доме отсутствовал — воду носили с улицы вёдрами от колонки. Зимой уголь замерзал, и мне приходилось постоянно долбить его ломом.

Чтобы получить хорошую квартиру, отец обращался к командованию, но ему в этом отказывали. После войны оставшееся в городе польское население выселяли в Польшу, но в местной администрации ещё находились польские коммунисты. Мать пошла просить у них квартиру. Она рассказала о своём участии в Варшавском восстании, о том, как сбежала из эшелона по дороге в концлагерь. По-видимому, это возымело действие: нам выделили двухкомнатную квартиру в новом доме.

Западная Белоруссия. 1939 год (в центре отец Юрия Фёдоровича). Фото: Личный архив

По городу Гродно протекает река Неман. Летом по ней сплавляли плоты из брёвен. Мы с мальчишками, в виде забавы, доплывали до них и, стоя наверху, плыли вниз по течению. Однажды на одном из поворотов брёвна на плоту разошлись. Не удержавшись, я упал в воду и стал тонуть. Когда терял сознание, один старший мальчишка из нашей компании успел меня схватить и вытащить из воды. После этого случая все мои катания на плотах прекратились.

В четвёртом классе мы с мамой на каникулы поехали к родственникам в Варшаву.

В то время советские войска подавляли венгерское восстание. В поддержку восставших в Польше проходили митинги, были сильны антисоветские настроения. Об этом знала мама и предупредила, чтобы при людях я разговаривал только по-польски. Однако, когда мы ехали в трамвае, я забыл о её наставлениях и заговорил по-русски. Услышав мою речь, пассажиры попытались выкинуть меня из открытых дверей трамвая, но мама, как тигрица, накинулась на них и не дала это сделать.

Из-за событий в Венгрии закрыли границу. Нам пришлось остаться в Варшаве, где я доучивался в посольской школе.

По мере взросления встал вопрос о моей будущей профессии. Отец хотел, чтобы моя работа была связана с лесным хозяйством. Мама была с ним согласна и предложила поступить в Львовский лесотехнический институт. После окончания школы я поехал в Львов и поступил в это высшее учебное заведение. Однако проучился в нём всего полгода.

Когда узнал, что в городе Кирове на базе сельскохозяйственного института создали факультет охотоведения, поехал поступать туда и с первого раза сдал вступительные экзамены. Учиться в институте мне нравилось. Преподавательский состав — профессура с большим опытом работы. За время учёбы я дважды побывал на производственной практике: первый раз в Шушенском районе Красноярского края, второй — в родном Гродно, а точнее, в Беловежской Пуще Гродненской области.

По окончании института мне предложили работу в Калининградской области, однако я был одержим романтикой Севера и, отказавшись от предложения, попросился на Камчатку.

Вместе с однокурсником Николаем Мымриным и его женой-зоотехником Раисой мы поехали на полуостров. По приезде нас определили на должности государственных инспекторов "Камчатрыбвода" и направили на Командорские острова.

Командоры. 1976 год. На патрульном судне Камчатрыбвода.. Фото: Личный архив

Жили в старом американском домике на острове Беринга, но вскоре Мымрины получили квартиру, а я остался один. В наши обязанности входила охрана лежбищ каланов, на которых, особенно в зимний период, велась незаконная охота. Летом мы работали с местными жителями на забое морских котиков. Для сбора научных данных о морском звере на остров периодически приезжали учёные. Среди них был известный охотовед и преподаватель нашего института, автор многих научно-популярных книг Сергей Владимирович Мараков. Раньше он жил на Командорах в посёлке Никольском. Моя будущая жена Нина в детстве играла с его дочерью Татьяной.

Сейчас Татьяна Сергеевна, в замужестве Арамилёва, занимает должность директора Департамента государственной политики и регулирования в сфере охраны и использования объектов животного мира Министерства природных ресурсов. До этого она возглавляла крупнейшую в стране ассоциацию охотников — Союз "Росохотрыболовсоюз".

Вспоминая Командоры, хочу сказать: это были лучшие годы моей жизни. На архипелаге, окружённом со всех сторон океаном, — изумительная природа: лежбища морских зверей, птичьи базары, на тундре — грибы, ягоды…

Однажды, выйдя на берег, я нашёл череп стеллеровой коровы. В XVIII веке человек истребил этих животных. Подобные находки — большая редкость. Сейчас раритет хранится у меня дома, но я планирую передать его в краеведческий музей.

Раритетный чреп стеллеровой коровы. Фото: Личный архив

На острове Беринга люди всех национальностей жили дружно. В свободное время собирались в сельском клубе, где всегда было весело. Отличные отношения складывались и с местной администрацией. Однако когда ушёл начальник пограничной заставы и на его место прислали другого, многое изменилось.

Если раньше население свободно ходило на охоту, рыбалку, за грибами и ягодами, то с его приходом начались запреты. Дороги перекрывались под видом учений, а зимой вообще никого не выпускали за пределы населённого пункта. Новый начальник взял на службу отъявленного браконьера, мотивируя это тем, что у того есть упряжка ездовых собак — хотя у меня тоже была служебная упряжка. От местных жителей трудно скрыть правду. Вскоре люди узнали, что, перекрывая выезд из деревни, пограничники уезжали на другую сторону острова, где находились лежбища морского зверя, и незаконно добывали каланов.

После очередного запрета на выезд из посёлка мы с начальником милиции, майором Лукашевичем, во время пурги на моей упряжке объездными путями поехали на другую сторону острова. В охотничьем домике горел свет. Войдя в помещение, увидели сидящих за столом троих пограничников и владельца упряжки, привязанной у дома. На столе лежали свежеободранные каланьи шкуры.

При нашем появлении солдаты вскочили и схватили автоматы, но мы вынули пистолеты и потребовали вести себя благоразумно. При этом начальник милиции заявил, что по возвращении в село гражданское лицо понесёт ответственность за незаконную добычу каланов, а в отношении военных решение будет приниматься на другом уровне.

Впоследствии, как мне стало известно, начальника заставы перевели на материк, а местного браконьера, работавшего в селе кочегаром, убило чугунной дверцей, отлетевшей от печной топки.

Одной зимой мы с Мымриным на дальнем конце острова Беринга проводили учёт каланов. Одновременно охотились на песцов, шкурки которых принимал госпромхоз. Забрать нас должны были через неделю. У меня была мелкокалиберная винтовка, которую наряду с капканами я использовал для добычи пушных животных.

Однажды, поохотившись и ободрав песцов, я пошёл к охотничьему домику. Местные жители называли такие домики "ухоши". Стемнело. Начался прилив. Задерживаться нельзя. Второпях, запнувшись, я упал на камни и разбил лицо до крови.

Добравшись до ухоша, зашёл внутрь. Поставил в темноте винтовку в угол — как оказалось, на крышку пустого ведра. Под тяжестью ружья крышка провернулась, и, падая, винтовка выстрелила. Меня сильно ударило в живот, отнялась левая рука. Зажёг одной рукой лампу, кое-как разжёг печь. Когда снял одежду, обнаружил на животе, чуть выше пупка, кровоточащую рану. Выходного отверстия не было — значит, пуля осталась в теле.

Пришёл Николай. Помог мне сделать перевязку, после которой я почувствовал себя лучше. На следующий день рана не очень беспокоила, и я вышел на работу с капканами. По возвращении в посёлок посчитал, что ничего страшного не произошло, и к врачам не обратился.

Спустя какое-то время, когда я находился в отпуске, меня сильно сдавили в переполненном автобусе. Стало настолько плохо, что чуть не потерял сознание. Однако и после этого случая я в больницу не пошёл.

В зрелые годы. Камчатка. Фото: Личный архив

Периодически из областного центра на остров приезжали врачи, так как своих почти не было. В один из таких заездов среди них оказался хирург, с которым мы подружились. Узнав о моём ранении, он сделал мне рентген и обнаружил в сантиметре от сердца пулю. Пришлось делать операцию. Пулю, с которой я проходил три года, удалили.

Местное население на Командорах — доброжелательное и приветливое. Основное их занятие — рыбалка, охота, забой промысловых котиков, работа на норковой ферме. Во время больших отливов жители выходили на берег для сбора морепродуктов. Порой рыболовные сейнеры выкладывали на берег приловы в виде огромных камчатских крабов, и желающие могли их брать.

В мою бытность на острове произошёл удивительный случай: в тихую безветренную погоду вода вдруг стала уходить от берега и постепенно скрылась за линией горизонта. Люди не могли поверить в происходящее — до этого дня такого не случалось. Спустя несколько часов океан начал возвращаться обратно и постепенно вернулся к своим берегам. По какой причине это произошло, неизвестно: ни землетрясения, ни цунами не было.

Кстати, о землетрясении. Однажды нас так сильно трясло, что я летал по квартире, как мячик, а на улице люди не могли устоять на ногах. Поговаривали, что американцы якобы взорвали где-то атомную бомбу, но что это было на самом деле, никто не знал.

Моими должностными обязанностями являлась охрана морского зверя. Когда на остров заходили патрульные суда "Камчатрыбвода" — "Мерланг" или "Даллия", — я работал на них по охране тридцатимильной зоны от судов-браконьеров.

На острове я женился на местной девушке по имени Нина. С разницей в три года у нас родились две дочери — Надя и Олеся. Мы получили хорошую квартиру, ездили всей семьёй в отпуск в родную мне Беларусь и Польшу.

Как-то после окончания забоя пришёл приказ из областного центра обеспечить наблюдение за интенсивностью и периодом покидания лежбищ морскими котиками. Выполнение задания поручили мне.

На острове Медном, где должны были проводиться наблюдения, находился научный стационар — дом с электростанцией и лабораторией. Летом в нём жили учёные и наблюдатели, а во время забоя — промысловики. После переселения местных алеутов на остров Беринга остров Медный стал фактически необитаемым.

Завезли меня на рыболовном сейнере. Уходя, сообщили, когда заберут. Остров Медный представляет собой сплошные скалы. Дом, в котором мне предстояло жить, находился на вершине. Добраться до него можно было по отвесной лестнице из четырёхсот ступенек.

Выполнив за две недели необходимую работу, я в назначенное время стал ждать подхода судна. Погода была ужасной. На связь по рации никто не выходил. После трёхдневного ожидания в океане показались огни сейнера. По рации сообщили, что произошла задержка, но сейчас меня заберут.

Прибрежная зона острова изобилует рифами. Даже днём, в безветренную погоду, они представляют опасность для мореплавателей. А сейчас — сплошная тьма, дует сильный ветер, океан буквально бурлит.

Наконец показалась шлюпка. С сейнера поступила команда выходить на берег. Спускаюсь по ступеням лестницы вниз — за спиной большой рюкзак и ружьё. Волны подбрасывают шлюпку, как скорлупку; матросы прилагают все усилия, чтобы подойти к берегу, но им не удаётся. После нескольких попыток шлюпка возвращается обратно.

От капитана поступает команда перейти на другую сторону острова. Поднимаюсь по лестнице наверх, а оттуда по каменистому склону кое-как спускаюсь вниз. Думаю: если сейчас меня не заберут, вернуться обратно в дом будет очень сложно.

С тревогой наблюдаю за шлюпкой, которая то появляется, то исчезает среди волн. В конце концов она подходит к берегу, где волны не такие сильные, и, выбрав момент, я прыгаю в неё с каменистого выступа.

На расстоянии примерно двух миль от села находились два небольших острова: один из них — Топорков, в виде плоского плато с колонией морских птиц; второй — Сивучий, или Арий камень, — скалистый участок суши, облюбованный морскими сивучами. Возле них всегда ловился окунь-терпуг.

У меня тогда была дюралюминиевая лодка с мотором, и мы с двумя приятелями, один из которых взял с собой девятилетнего племянника, пошли на рыбалку. Погода была замечательной. Окунь ловился хорошо.

Неожиданно всё изменилось. На воду лег густой туман, подул ветер, появились волны. Под прикрытием островов они были не очень сильными, но как только мы вышли на открытое пространство, попали в такую "толчею", что лодка моментально заполнилась водой.

Пытались отчерпывать воду, но безрезультатно — волны просто перекатывались через лодку. За борт смыло бензобак. Мальчику стало плохо: его рвало, а затем он "отключился". Наступила ночь. Ветер начал понемногу стихать. Открылось звёздное небо. Куда нас занесло, мы не знали, но паники не было — лишь ощущение безысходности. Мы молча сидели в полузатопленной лодке в ожидании своей участи.

Когда вдали показался свет, сначала подумали, что это галлюцинация. Однако, присмотревшись, убедились: это огни судна. Мы взялись за вёсла и, несмотря на перекатывающиеся через лодку пологие волны, начали грести.

И вот перед нами — огромный силуэт стоящего на якоре сухогруза! Темнота непроглядная. Пытаемся подойти к борту, но из-за обтекающего судно ветра не удаётся. Изо всех сил налегаем на вёсла — и в итоге ломается одна из уключин. Удерживать лодку у сухогруза становится всё труднее.

В надежде, что нас услышат, кричим, но безрезультатно. И вдруг на верхней палубе показался человек! Мы в тёмной зоне — он нас не видит и не слышит. Постояв несколько секунд, человек стал уходить, но в этот момент лодку качнуло, и он заметил на ней блики судового света.

Моряк начал всматриваться в темноту и, разглядев нашу лодку, побежал в надстройку. Спустя мгновение на судне вспыхнули прожектора, освещая морскую поверхность; на воду спустили шлюпку. Мы были спасены!

Мальчика, который находился без сознания, поместили в лазарет, а взрослых отвели в кают-компанию. За столом я залпом выпил стакан спирта и моментально заснул. Утром капитан связался с посёлком Никольским, оттуда за нами пришёл сейнер.

В свои без малого 80 лет, вспоминая прошлое, я всё больше убеждаюсь: есть какая-то высшая сила, которая посылает человеку испытания. Она же помогает ему и в трудные минуты. Нужно только это как-то заслужить, наверное, верой в эти высшие силы.

У моей мамы была родная сестра — пани Янина. Когда-то она пела в Ватикане арию "Ave Maria". Жили они с мужем в бедности, в сыром полуподвальном помещении. Детей у них не было. Кроме мизерной пенсии, муж зарабатывал шитьём кожаных ремешков для часов.

Пани Янина безумно меня любила и всегда за меня молилась. При нашей последней встрече, прощаясь, она подарила мне образок Матери Божьей Ченстоховской с пожеланиями на обратной стороне. С тех пор я никогда не расстаюсь с этой иконкой и искренне верю, что она помогает мне в трудные минуты жизни.

Однажды я обеспечивал коммерческую охоту для приезжих охотников в Мильковском районе. По окончании охоты за нами прилетел вертолёт, который по пути забрал несколько групп охотников и был забит "под завязку". Когда мы загрузились, оказалось, что я забыл куртку с документами.

Вертолёт готов к взлёту — вращаются винты. До базы полтора километра. Крикнув летчикам, чтобы летели без меня, я пошёл к шалашу. Вертолёт оторвался от земли и на моих глазах задел винтами крону большой берёзы. Наподобие подбитой птицы, вертолёт начал вращаться над землёй. Я видел, как открылась дверь и из салона на высоте примерно десяти метров выталкивали моего друга Паутова. После очередного толчка он полетел вниз, а винтокрылая машина совершила посадку на песчаной косе реки.

В результате жёсткой посадки вертолёта никто из пассажиров не пострадал. Я же, подбежав к приземлившемуся другу, у которого, как впоследствии оказалось, был закрытый перелом голени, вырубил ему два костыля, и мы похромали с ним на базу.

По какой причине Паутова выкинули из вертолёта, непонятно. По-видимому, произошло это в панике. Если бы я не забыл тогда документы, то оказался бы первым претендентом на беспарашютный прыжок.

Камчатская природа завораживает своей красотой. Помимо Командорских островов, мне довелось работать и в других местах полуострова.

Однажды на реке Кетхой со мной произошёл удивительный случай. В начале зимы мы с напарником промышляли соболя. Каждый из нас жил в своей избушке, но мы иногда ходили друг к другу в гости.

В один из дней, проверяя капканы, я увидел на снегу следы полярных волков, а вскоре и самих животных. Два крупных зверя — по-видимому, самец и самка — остановились и стали смотреть в мою сторону. Мне можно было их отстрелять, но я не стал этого делать. Наверное, в знак благодарности волки, как бы улыбаясь, красиво оскалились и пошли своей дорогой.

Спустя время, незадолго до Нового года, возвращаясь с обхода капканов, я решил сократить дорогу. Для этого предстояло перейти крутой склон. Закинув карабин за спину, карабкаюсь по каменистой поверхности. Добираюсь до скалистого гребня, ставлю ногу на камень и, оттолкнувшись, наваливаюсь на вершину. Ноги на весу. Держусь за выступающие камни, а прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки, стоят знакомые мне волки.

Учитывая, в каком положении я находился, хищники могли расправиться со мной, но они этого не сделали. Пошли дальше. Вскочив на ноги, я инстинктивно вскинул карабин. Звери остановились, повернули головы в мою сторону, но когда я опустил карабин, они, как и при первой встрече, мне "улыбнулись" и продолжили свой путь.

Истинная правда. Улыбку этих животных я запомнил на всю жизнь. После этого случая, если доводилось встречать волков, я никогда не поднимал на них оружие.

В годы перестройки в стране многое изменилось. Получив в аренду угодья, камчатские охотпользователи стали проводить коммерческие охоты. На полуостров приезжали охотники из разных стран.

Подружившись с польскими охотниками, я ездил к ним на охоту. Мне нравилось, как там проводят коллективные охоты. Организуются они, как правило, на Рождество или Новый год. За накрытыми столами собирается много народа. В начале мероприятия руководитель приветствует собравшихся, разъясняет правила безопасного поведения во время предстоящей охоты, а затем желающие поочерёдно рассказывают об интересных случаях, произошедших на охоте, либо делятся опытом добычи того или иного животного.

На одном из таких мероприятий меня тоже попросили выступить. Поднявшись из-за стола, я рассказал присутствующим о красоте камчатской природы и особенностях наших северных охот, что произвело на всех большое впечатление.

В Польше, недалеко от Беловежской Пущи, есть охотничьи угодья моего знакомого Юрека. Однажды я приехал к нему в гости, и мы на кукурузном поле отстреляли несколько кабанов. По такому случаю со всей его семьёй собрались в столовой.

Во время ужина пришли двое незнакомых мне мужчин. Хозяин дома пригласил их за стол. Мы познакомились. Один из них был президент Польши Бронислав Коморовский, а второй — его водитель.

Варшава. Юрий Фёдорович с президентом Польши Брониславом Коморовским. Фото: Личный архив

Глава польского государства удивился, что гость из России свободно разговаривает по-польски, и мне пришлось поведать ему свою жизненную историю. Сидя за накрытым столом с запечённой в духовке кабанятиной и коньяком, мы долго разговаривали. Во время беседы президент предложил оформить мне вид на жительство. Поблагодарив, я тактично ответил, что обязательно подумаю над его предложением.

Перед уходом пан Коморовский пригласил нас с Юреком в Королевский замок на ежегодный праздник охотников. Спустя несколько дней мы поехали с товарищем в Варшаву на праздничное мероприятие. Проходило оно в летнем парке, а затем, как почётных гостей, нас пригласили в замок, где праздник продолжился до позднего вечера.

Помимо Польши, я побывал в Австрии. Однажды в курортном городе Зальцбурге я оказался в компании молодых людей — представителей какого-то молодёжного движения. Среди них нашёлся человек, который немного говорил по-русски. Узнав, что я из России, они предложили мне выступить на митинге. Перед этим я хорошо посидел с товарищем в баре и охотно согласился.

Как почётного гостя меня усадили в президиум, а затем предоставили слово. Не помню, что я им говорил, но как только переводчик закончил, раздались одобрительные возгласы и крики, прославляющие Горбачёва и нашу перестройку.

Пролетели годы. О том, что в юности, мечтая о Севере, я поехал на далёкую и непонятную мне Камчатку, никогда не жалел. Жизнь, несмотря на все трудности, удалась.

Последним местом моей работы стало краевое общество охотников, откуда я ушёл на заслуженный отдых. После безвременной кончины жены живу один. Дочери замужем, уехали на материк. Зовут к себе, но мне трудно решиться на переезд, на Камчатке прошли мои лучшие годы.

Как и свойственно каждому человеку, я часто вспоминаю прожитое, людей, с которыми приходилось работать: Николая Мымрина, Михаила Останина, Константина Кудзина, Валерия Подопригору, Владимира Паутова, Юрия Петрова, супругов Кротенко — Татьяну и Сергея… и других замечательных моих друзей и товарищей.