Дальний Восток всегда отличался и будет отличаться политической самостоятельностью, которую невозможно подавить даже в условиях жёсткой централизации власти. Сформировавшийся менталитет дальневосточников создаёт непреодолимые предпосылки для большей независимости и самоорганизации, считает политолог Александр Кынев. В интервью ИА PrimaMedia независимый аналитик рассказал об особенностях гражданского общества в ДФО, трансформации губернаторского корпуса, изменении партийной и политической системы страны под влиянием СВО, а также поделился прогнозами по выборам в Госдуму РФ.
— Александр Владимирович, какие тенденции вы видите в развитии партийной системы, и есть ли перспективы конкуренции на выборах в России?
— Понятно, что у нас фактически было всего две фазы. Это 2001 год, когда был принят закон о политических партиях. Его смысл был изначально очевиден: упорядочить конкуренцию и поставить ее под контроль. В результате количество участников в разы уменьшилось. Если до реформы было 139 организаций, которые могли участвовать в выборах (так называемые ОПОО — общероссийские политические общественные объединения), то после закона 2001 года, когда ввели пороговую численность в 10 тысяч, на пике доходило до 46 партий. Потом их число стало сокращаться. Когда увеличили пороговую численность до 50 тысяч, зарегистрированных партий осталось всего семь — к 2011 году была семипартийная система.
Потом, когда общественные настроения стали меняться, был очевидный запрос на выражение недовольства, на перемены, электоральные инициативы срочно поменяли. Стало понятно, что когда слишком мало партий, и есть много протеста, это играет негативную роль для власти. Тогда протест консолидируется среди тех, кто остался: можно ничего не делать — люди все равно за них проголосуют. В итоге закон резко поменяли, снизили пороговую численность до 500 человек, и появилось большое количество партий — в пике дошло до 77.
В тот момент была "морковка" для создания новых партий — они получили льготы при регистрации кандидатов: в 2013 году партии не собирали подписи. Но это очень быстро отняли. А как только отняли, процесс создания партий прекратился, и потихоньку старые партии стали "умирать". Сейчас осталось 23 партии по списку Минюста. Часть из них номинальная.
Реально, если посмотрим выборы последних 2-3 лет, фактически в них участвуют партий восемь: пять парламентских, за ними по активности идут "Партия пенсионеров", "Коммунисты России" и "Родина". Все остальные почти не участвуют, их в регионах почти и нет.
С одной стороны, это возвращение к концепции жёсткого контроля, которая была до 2011 года, но в модифицированном варианте. Партий должно быть достаточно мало, чтобы было легче контролировать — когда очень много, за всеми не уследишь. Но при этом не слишком мало, потому что если слишком мало, то может сконцентрироваться протест. Получается некое среднее — интервал от 10 до 20 партий.
Для чего это нужно? Во-первых, на случай, если какая-то партия вдруг начинает реально объединять местных оппозиционных политиков, чтобы в запасе были юридические лица, которые могут выступать в качестве спойлера. И отчасти наличие этих запасных партий второго эшелона выполняет роль шантажа для системных партий: если будете нарушать некие негласные правила, учтите, на очереди есть проверенные товарищи.
Поэтому это возврат к системе до 2011 года, но с несколько большим количеством партий. Для системы главное — это контроль, но при этом она понимает, что для выпуска недовольства всё равно желательно иметь какие-то легальные каналы. Потому что если люди не будут выражать недовольство с помощью институтов, то они найдут другие способы, которые власти не понравятся. Получаем доминирование власти, но есть выхлоп для остальных в том объёме, который для системы достаточно безопасен.
Кризис оппозиционных партий
— Как сказалась на партийной системе СВО?
— Сейчас у нас в парламенте пять партий. Но надо понимать, что после 2022 года доля голосов за "Единую Россию" повсеместно выросла и, скорее всего, эта тенденция будет продолжаться.
Во-первых, есть проблемы в качестве кампаний оппозиции. Поскольку есть деморализация, есть непонимание того, на какие темы можно публично говорить, на какие нельзя, масса тем исчезла из публичного дискурса. Остаются второстепенные темы, а они избирателя часто не привлекают.
Во-вторых, есть большая проблема с ресурсами, поскольку часть бизнеса по разным причинам решила из политики уйти. Поэтому находить кандидатов с деньгами партиям стало намного-намного тяжелее.
И кампании вести стало намного тяжелее. В условиях спецоперации власть очень болезненно реагирует на любую критику. Это даёт некое моральное оправдание любым методам давления, которые осуществляются. Есть прямые запреты — например, закон о дискредитации вооруженных сил, — которые ограничивают любой дискурс, потому что ты не понимаешь, где ты перейдёшь границу. При этом неважно ты за или против — одинаково страдают и те, и другие. Здесь неважно, что у тебя другое мнение, а важно, что оно другое.
В этой ситуации партиям сложно. Естественно, странно претендовать на голоса, если ты сам малоактивен или говоришь не о том, что сильно важно.
А с другой стороны, часть избирателей реагирует на фактор флага — это естественная особенность. В любой стране в условиях кризиса, военных действий часть населения всегда поддерживает власть, считая, что в таких условиях не время колебаться.
Поэтому процент поддержки "Единой России" растёт. В протестных регионах за последние три года результат "Единой России" вырос где-то на 10-15%, а где-то и на 20%. Это очень много. Соответственно, доля оппозиции уменьшилась. При продолжении такого же тренда на выборах в Госдуму оппозиционная доля очень сильно снижается.
— Каковы ваши прогнозы на 2026 год?
— Претендовать при такой динамике на прохождение в Госдуму сразу пяти партий будет очень тяжело. Кто-то лишний в этой системе.
Есть три партии, которые проходят: это "Единая Россия", КПРФ и ЛДПР.
Причём КПРФ потеряла сильнее всех. Сильно уйдя в лоялизм и часто поддерживая действия власти ещё более радикально, чем она сама, КПРФ лишилась поддержки протестного электората, который не был коммунистическим, но голосовал за неё просто потому, что это главная оппозиция. Поддержка КПРФ упала в 2–2,5 раза. Где-то на том же уровне сейчас находится ЛДПР, они очень близко по рейтингу с КПРФ.
Остаются две партии — "Справедливая Россия" и "Новые люди". Пока по всем рейтингам на вылет идут эсеры. Они под вопросом уже давно, не берут 5%. У них сильная деградация региональной сети, уход топовых фигур.
Эта партия всегда имела очень неровную электоральную географию. Её поддерживали местные харизматики, которые за счёт пиков в отдельных регионах повышали общий процент. А из этих харизматиков почти никого не осталось. Кто-то объективно утратил популярность, кого-то они сами выгнали. Например, в Астраханской области СР всегда имела пик за счёт Олега Шеина (в 2024 году признан иноагентом), но он стал иностранным агентом, и его они из партии исключили. Вся фракция полным коллективом ушла в Заксобрании Петербурга. Соответственно, не будет этих людей и их электората в округах. Сейчас практически нет лидеров в Москве, потому что Галина Хованская — человек уже очень пожилой, ей 80 лет, а ярких новых людей не приходит.
Из таких ярких регионалов остался только Гартунг (депутат ГД Валерий Гартунг — прим.) в Челябинской области. Тумусов (депутат ГД РФ Федот Тумусов) в Якутии — большой вопрос, потому что если посмотрим его результаты, то увидим сильное снижение. Там, очевидно, "Новые люди" их обошли. Они креативнее и ярче.
Сегодня "Новые люди" отбирают голоса у эсеров, потому что они не уходят в какой-то кринж и проводят, в целом, общепозитивные кампании. "Справедливая Россия" пытается быть святее Папы Римского, в этих условиях возникает вопрос, а кто ваш электорат? Поэтому я думаю, что минус "Справедливая Россия".
Но теоретически, при плохом варианте может быть и трехпартийная Дума. Допустим, если в регионах "переборщат" с манипулированием на выборах и административным давлением. Такое бывало. У нас же есть конкуренция регионов, есть конкуренция муниципалитетов, и никто не хочет быть последним, потому что последнего могут уволить. Но никто же не понимает, не может оперативно оценить своё место в общей картине. Так и получается, если каждый по своей линии переусердствует, то и общая картина пойдет не туда. А потом: извините, так получилось.
"Новые люди" как альтернатива
— А "Новые люди" — какая у них перспектива?
— "Новые люди" сейчас на подъёме. Это партия развития, она имеет самую прогрессивную, миролюбивую и позитивную программу из всех остальных. А людям хочется позитива. Для тех людей, кто хотел бы более миролюбивую политику, говорить про инновации и развитие, "Новые люди" могут быть более оптимальным выбором. Такая партия городской интеллигенции и молодёжи.
Главная проблема "Новых людей" — слабость региональной сети. Вторая проблема связана с явкой, потому что партия городская, а традиционно наша власть на федеральных выборах работает на занижение явки в городах.
— Сейчас есть ощущение, что всеми силами пытаются восстановить рейтинги ЛДПР. И в медиа их везде "прокачивают", эксперты "столбят" за ними второе место, есть определённое позиционирование с такой вроде и системной, но где-то и на грани повесткой. У меня есть предположение, что это делается, чтобы политическая активность СВО, более радикальная, в основной массе ушла именно туда. Могу ошибаться. Как вам кажется, зачем?
— Это делается потому, что есть люди, которые за власть не будут голосовать никогда. Они голосуют по методу от противного за того, кто есть в поле зрения. В условиях, когда коммунисты очень сильно дискредитированы, есть разочарование. Плюс КПРФ сама делает достаточно большой вклад в падение рейтингов, поскольку очевидные "сливы" в регионах, исключение ярких людей из партии или отказ им помогать воспринимается людьми как некрасивое поведение, и они теряют голоса.
ЛДПР в этом смысле партия удобная. Против неё нет информационных кампаний, с ней никто не борется, при этом она видна, деньги есть, технологи работают грамотно, и они просто заметны. Плюс узнаваемый бренд.
То есть при прочих равных, когда кто-то в минусе, а кого-то просто не видно, для многих это очевидный выбор. Как правило, их кандидаты — довольно молодые предприниматели. Кампании они проводят на массовом социальном популизме и обещании большого количества маленьких нишевых проектов: кому-то маткапитал, кому-то льготные кредиты.
— То есть смерть лидера партия пережила?
— Она пережила по причине управляемости конкуренции. Если бы были игроки, которые были готовы рисковать и предлагать что-то яркое и новое... Но их нет. Действует оговорка: вами могут быть недовольны, но если никого другого нет, голосовать всё равно особо не за кого. Поэтому, фактически, на мой взгляд, они конкурируют с "Новыми людьми" за те же голоса.
— С какими сложностями, по вашему мнению, может столкнуться ЛДПР?
— Главная угроза ЛДПР — активность новых игроков, потому что сама ЛДПР держится на инерции.
— Выполняют ли политические партии в России сегодня свою классическую роль?
— Партия — это институт, через который граждане реализуют своё политическое представительство. В больших сложных системах в одиночку выживать малореально. Поэтому партия — это логичный институт кооперации игроков в борьбе за мандаты. Это всё равно остаётся. Другое дело, что ограничены возможности высказывания. Мне кажется, не нужно путать сокращение конкуренции с её отсутствием. Варианты всё равно существуют. Просто есть ограничения в возможности говорить, есть ограничения в возможности применения технологий, но какие-то оттенки есть, и мы видим эти оттенки.
— То есть конкуренция всё же есть?
— Конкуренция есть даже тогда, когда есть базовые кандидаты, технически она всё равно есть, потому что у вас есть возможность проголосовать по-другому. У нас есть случаи, когда люди голосовали на выборах за технического кандидата.
Влияние СВО на политпроцесс
— Как СВО влияет на стратегии партий?
— Главное в том, что СВО сокращает поле публичной дискуссии. Любая критическая дискуссия исключена. Дискуссия содержательная в поддержку тоже не имеет смысла. Что остаётся? Ничего не остаётся. Поэтому вся дискуссия идёт о другом. Все показывают, что заботятся, всё уходит в социальную тематику. Все партии реализуют какие-то социальные программы, у них разные инициативы помощи участникам СВО, членам их семей, их реабилитации и так далее.
В том или ином виде, почти у всех, так или иначе, участники СВО или члены их семей представлены где-то в списках, где-то в руководстве, всегда сидят на съездах в первых рядах. Это превратилось некую новую норму, которая поощряется федеральным центром.
— А если рассматривать разные варианты окончания СВО?
— Чем больше шансов на окончание СВО, тем больше разговоров о том, как жить дальше. А история как жить дальше — это про развитие. Из всех партий про развитие — это основная тема "Новых людей". КПРФ — это всё про прошлое, причём в самом кондовом варианте. "Справедливая Россия" — это из серии "раздавим гадину", но это к выборам вообще не имеет отношения. Мне кажется, кувалда Пригожина как на эту партию упала, так они под ней и лежат. ЛДПР — это просто про местный бизнес, площадка для бизнеса, который не может прийти во власть через "Единую Россию".
— Изменения, которые сейчас произошли в избирательном законодательстве, а также по МСУ. На что они повлияют кардинальным образом?
— Реформа МСУ, я бы не сказал, что что-то уничтожила. Реальная контрреформа МСУ прошла в 2014–2015 годах. Полномочия решать за муниципалитеты, какая у них будет система управления и какие полномочия, власть регионов получила уже 10 лет назад. Поэтому у них и так было отнято всё, что можно. То, что конкурсные комиссии будут заменяться прямым предложением кандидата в главы от губернатора, не меняет сути — в конкурсных комиссиях были те же люди губернатора. Это просто смена формы — содержание не поменялось. Это уже не радикальная смена концепции. Это рихтование того, что уже и так случилось.
Ключевое — это двухуровневая модель. В качестве альтернативы предлагается одноуровневая по умолчанию и двухуровневая, если регион сильно хочет. Но чтобы регион сильно хотел, должны быть некие элиты нижнего уровня, которые встроены в систему власти в регионе, и чтобы власти региона не хотели менять систему. Тогда они пойдут навстречу этим местным элитам.
А есть регионы, где таких субъектов и игроков на местном уровне нет. И для власти это просто обуза, что какие-нибудь местные смутьяны имеют возможность писать жалобы. В таких случаях для власти легче, чтобы этого уровня вообще не было.
— А с точки зрения губернаторских выборов и муниципального фильтра? Меньше муниципалитетов — меньше местных депутатов. Через кого кандидаты будут подписи собирать?
— Так и количество подписей уменьшится, уменьшится муниципальный фильтр. Но у нас выборы почти везде мажоритарные (партсписки остались только в некоторых крупных городах). По мажоритарным выборам у нас избирается очень мало представителей оппозиции. Поэтому не думаю, что им станет сильно легче с муниципальными фильтрами. Совсем легче не станет. По стране более 90% муниципальных депутатов — от "Единой России".
— Александр Владимирович мы говорим о том, что конкуренция принимает, скажем так, другие формы. Но отсутствие практики реальной политической конкуренции атрофирует навыки критического мышления, диалога, обсуждения... Это касается любой сферы. Взять то же самое МСУ.
— Да, это снижает качество и менеджмента, и кандидатов, потому что политический актив нужно постоянно обновлять. За 2–4 года актив уходит, нужно постоянно искать новых людей. А откуда браться новым людям? Поэтому общее качество проведения кампаний за эти годы упало, и винить их в этом нельзя, оно упало у всех.
Конечно, снижение конкуренции снижает качество всех, и качество власти тоже снижает. Плюс я бы добавил ещё одну вещь. Изменения, которые связаны с электронным голосованием, с ДЭГ (дистанционное электронное голосование — прим.), которое становится всё более массовым. ДЭГ идёт единым протоколом по всей территории. Он никаким образом не разбит по участкам. Это делает невозможным контроль — остаётся только вопрос веры. Но на самом деле это проблема и для власти тоже. Потому что если вы утрачиваете статистику, например, в разрезе участков, то как вы будете знать, кто где и как к вам относится? Как вы будете работать с территорией, если вы убрали индикатор? Где у вас больная точка, вы не узнаете.
— По вашему мнению, федеральный центр, люди в политическом блоке, которые принимают решения, озадачены вот этим вопросом снижения качества? Это проблема или пока ещё нет?
— Они очень утилитарные люди. Технократия — не про качество, она про здесь и сейчас. Есть задача — её надо решить. Это всё про достижение формальных показателей и обеспечение неких цифр, по которым их оценивают. Больше ничего не интересует.
Всё пытаются заменить тимбилдингом и какими-то экспресс-курсами по обучению чему-то. Но экспресс-курсы и реальность жизни — это как бы совсем не одно и то же. Вы практику участием в конкурсе точно не замените.
— Есть ли в этом всём риски для системы?
— Пока у системы есть ресурсы платить базовым нейтральным группам за лояльность, внутренних рисков у неё, по большому счёту, нет. Главный риск для системы — это деньги, которые она платит за лояльность.
— Если конкурентных избирательных кампаний всё меньше и меньше, по многим вопросам можно не заморачиваться, решая административно, вопрос непраздный — где сейчас политологам, новому поколению нарабатывать опыт? Где им реализовывать себя?
— Да нигде почти. С другой стороны, если ты молодой студент, твои варианты — идти и набираться опыта в качестве стажёра в общественную организацию, в НКО, в политическую партию. Твоя задача — начать знакомиться с людьми и нарабатывать связи. Я, например, сужу по своим студентам. Кто-то шёл работать в общественный сектор, кто-то устраивался какими-нибудь клерками в госорганы, в аппараты, в аналитические отделы, и потихоньку поднимались.
Есть НКО, разные общественные организации: экологические, женские, профессиональные. Можно идти в пиар, который не очень политический, но это же всё равно про общество.
О каком-то рынке говорить смешно — его нет. Сейчас политология — это для тех, кому это на самом деле интересно, кто в этом видит своё призвание и миссию. Но для них надо идти набираться опыта в те инициативы, которые существуют.
Трансформация губернаторского корпуса
— В прошлом году у вас вышла книга о трансформации региональной власти "Кто и как управляет регионами России". Собственно, какая сейчас реальная роль у губернатора в российской политической системе?
— Губернатор — это ответственный за ситуацию в регионе. Это очень важное звено, все это понимают. Например, предложение, связанное с увеличением оклада губернаторов — это как раз такой признак. Когда стали стимулировать крупных федеральных чиновников ехать работать в регионы, стало понятно, что людей с амбициями много, а карьерных перспектив не очень. Видимо, пришло понимание, что нужна финансовая мотивация.
— Сейчас вообще сохранился какой-то круг самостоятельных политиков среди губернаторов?
— Регионы разные. Всегда есть те, кому положено больше. В регионах больших и богатых губернаторы всегда были и будут более влиятельными. Соответственно, у них будет больше возможностей и амбиций.
При любой системе возникают ситуации, при которых центр сам не хочет или не может решить проблемы и спихивает их на регионы. И здесь появляется возможность выделиться. Вспомним ковид, условно говоря. Или, например, сейчас тема социальной реабилитации участников СВО уже спущена на уровень регионов — придумывайте и делайте, что хотите. Если человек амбициозный, хочет делать карьеру, тогда у него есть мотив что-то делать. Здесь вопрос личной стратегии. Безопаснее — плыть по течению в надежде, что тебя поощрят. Более рискованно — креативить.
— В своей работе вы говорите о тренде на технократов и менеджеризацию региональной власти. Как с этой точки зрения выглядит Дальний Восток? К слову, сейчас примерно треть дальневосточных губернаторов — это местные, не варяги.
— На Дальнем Востоке есть примеры и удачных варягов. Например, Солодов на Камчатке — очень грамотный человек со взвешенной кадровой политикой. Но есть, правда, Забайкалье — один из самых кадрово нестабильных регионов в стране, там постоянная чехарда в администрации. Да, есть какой-то костяк, который стабилен, но в остальной части постоянно приходят и уходят люди. Это сложно объяснить, но это о многом говорит.
Есть ещё особенность. За эти годы стало заметно, что некоторые даже молодые технократы на губернаторских постах решили, что они поймали бога за бороду и стали себя вести как такие "региональные паханы". У некоторых есть и такая эволюция, не буду называть конкретные случаи, но такое есть. И если идти по этой дорожке, к хорошему это не приведет.
— Взять Приморье. Олега Кожемяко к какому типу губернаторов вы относите?
— Кожемяко — это, понятно, никакой не технократ. Это политик с большим публичным опытом и удачным, и неудачным, в публичной политике лет 25. Он как раз осколок той старой региональной элиты, которая появилась ещё в 90-х.
— Но есть также и пример очень высокопоставленного силовика в Хабаровском крае. Его как можно оценить?
— Назначение Демешина — это признак того, что есть регионы, к которым у центра глубокое внутреннее недоверие. Там продолжают бояться. Это, видимо, синдром на очень долгую перспективу. Поэтому назначают человека, который с гарантией не проявит слабину, не позволит себя закрутить и захомутать. Но губернатор политически регион не поменяет. Можно на какой-то период задвинуть, заретушировать. Но Дальний Восток с точки зрения политической самостоятельности всегда отличался и будет отличаться, потому что люди здесь более независимые. Сам по себе климат, правила жизни таковы, что если ты будешь таким — ты выживешь.
— В условиях сегодняшней централизации, есть ли регионы, которые обладают потенциалом для формирования эффективных форм местного самоуправления?
— Объективно сила гражданского общества в регионах разная. В целом на Дальнем Востоке она выше, чем в среднем по России — в силу исторических и культурных особенностей. То, что люди самоорганизуются по каким-то вопросам, существует помимо власти. Но это не самоуправление, это самоорганизация скорее.
СВО не вечно. И пресс, под которым находится общественная жизнь, тоже не вечный. Рано или поздно это активизируется. Это циклично. Странно думать, что всё всегда движется только в сторону ухудшения. Одних лидеров посадили, другие уехали — вырастут другие лидеры через несколько лет. Нынешнее молодое поколение более, сказал бы, борзое в отстаивании своей самостоятельности, чем старое. Просто они еще не выросли.
Интервью взяла Ольга Кишаковская.
