Пантилей Шмагин: Я бы нигде, кроме Камчатки, не прижился

1 июля. Пантилей Шмагин родился в семье береговых коряков Макара Шмагина и Дарьи Наяновой в посёлке, которого уже нет на карте. Он побывал во многих странах, объездил всю Россию, но всегда возвращался домой, в родную Корякию, без которой не может представить себе свою жизнь. Многим из нас Пантилей известен как артист Корякского фольклорного ансамбля "Ангт" ("Праздник") имени Иосифа Жукова, кто-то помнит его ещё по знаменитому ансамблю "Мэнго". Возможно, вы знаете, что Пантилей принимал участие в гонке на собачьих упряжках "Берингия" в 1994 и 1995 годах, и наверняка вы видели его в пародии на знаменитую рекламу Bentley с блондинкой. 

Сегодня, в День Камчатского края, Пантилей Шмигин отмечает свой день рождения, и это замечателный повод, чтобы пригласить его в наш проект "Камчатка и камчатцы". О том, где сложнее выступать, о самом главном предмете на гастролях и о том, что нужно человеку для счастья — в интервью ИА KamchatkaMedia. 

— Пантилей, расскажите о своей малой родине. Откуда вы родом?

 — Я сам с Кинкиля, на север отсюда. Поселка этого уже нет, его закрыли в 1969 году, и отец решил переехать сюда, в Палану. 

— Сколько вам было лет, когда ваша семья переехала?

— Я уже пятый класс перешёл, получается, двенадцать.

— Какое у вас самое яркое вспоминание из детства в Кинкиле? 

— У нас было беззаботное детство: нас никто не заставлял что-то делать, мы сами помогали, потому что это наша жизнь. Когда начиналась рыбалка, мы все семьями переезжали на побережье Охотского моря, это километр от Кинкиля. В начале июня начинает идти мойва — уёк. Мы ставили палатки и жили там месяц, готовили этот уёк, сушили для собак. У каждой семьи были свои упряжки — это же транспорт наш. Во время уйка охотились на нерпу, готовили жир — для себя, конечно, в первую очередь, и собакам. Я отцу постоянно помогал с нерпой: снимал шкуру кукулём (кукуль — мешок; так, например, называют спальный мешок из оленьих или медвежьих шкур — прим. ред.), чтобы она целиком была, потом резал вдоль этого кукуля ремень, растягивал его. Когда уёк заканчивался, мы переходили на речку недалеко от посёлка, ставились палатки, ловили там красницу, солили, вялили.

После рыбалки начинается время, когда ягоды поспевают, морошка, коренья. На заготовку нас мамы брали постоянно, это обязательно. Мать нас не заставляла, но просила, например, за иван-чаем ходить, тем более он везде растёт, такими полями. Она потом сидит дома и готовит его: у неё специально ложечка сделана, которой она его вдоль обрезает, снимает шкурку. Сердцевину иван-чая сушила на зиму и делала из неё потом толкушу, а из шкурок плела корзинки разовые для рыбалки: мы в них рыбу таскаем один сезон, а на следующий она новые плетёт. Ещё делала красивые корзинки из цветных верёвок, в которых раньше японские шарики (стеклянный поплавок, или кухтыль — прим. ред.) выкидывало, помните?

А когда уже зима наступала, отец ездил в табуны. Оленеводу что надо было? Рыбу, жир, шкуру нерпичью для подошвы. Мать готовила специально, и отец ездил обменивал. А они нам за это давали оленьи шкуры, камуса. Бывало, что и готовую кухлянку. Знаете, такой бартер постоянный. Каждый, получается, сам себе добывал пропитание. 

— В те годы были в Кинкиле магазины? 

— Это был обычный посёлок: там был магазин, клуб, садик, куда мы ещё ходили. В этом садике была комнатушка — медпункт. Пекарня маленькая была, где отец пекарем работал. Я до сих пор помню даже вкус этого хлеба. Был колхоз, коровы, лошади, готовили сено. Всё было, не знаю, зачем надо было посёлок закрывать. И жили мы, мне кажется, хорошо, и ничего не надо было: ни телевизора, ни телефона, общались вот так. Осенью начинались праздники, мы все в них участвовали.

Село-то маленькое, домиков 15, но стоит оно на самом интересном месте. Это, считайте, Швейцария, потому что там тепло, почва хорошая, всё закрыто, с южной стороны у нас сопка, речка, всё тут. Иногда я думаю: что я не миллионер? Я бы построил дома, которые там раньше были, и жили бы там дети, ну или хотя бы приезжали. Интересно же. А сейчас... Мы вот буквально весной проводили последнего нашего жителя, который постоянно там оставался жить.

— Там сейчас никого не осталось?

 — Там дома стоят, приезжают только во время охоты или в летний период.

— А вы там бываете? 

— Раньше, когда в "Мэнго" был, я каждый год туда ходил.

— Это сколько километров от Паланы? 

— Семьдесят пять километров. По морскому (берегу — прим. ред.) идёшь: утром встал, вечером уже там. 

— Пешком? За один день?

— Пешком, а на чём ещё? Старики-то, у кого лошадь, говорят, лошадиная тропа есть.

Последний раз ходил в 85-м году, когда медведь подрал меня. Это было 5 октября. Накануне я с дядькой договорился пойти туда, пришёл к нему рано, уже с рюкзаком, с ружьём, а он передумал. Ну и пошёл один. Погода хорошая, бабье лето, тепло, солнце светит, всё так красиво! Я чайник поставил. Обычно, знаете, если ты один, то половину чайника ставишь, а тут я вдруг полный поставил. Дрова сухие, он быстренько сварился, я сижу, чай пью, балдею аж в удовольствие. И что-то на меня нашло, я давай кричать: "Эй, кто тут есть? Приходите чаевать!"

Потом мне старики сказали: "Не надо было кричать, ты накликал себе беду!"

Вечером я пришёл в Кинкиль, с утра мужики пошли закидывать на рыбу, а я по речке пошёл поохотиться. У меня собака была, Курносик называли. Смотрю, что она след нюхает. А я совсем навык потерял: даже внимания не обратил, прошёл мимо. Метров через пятнадцать чувствую взгляд. Посмотрел — а в кустах медведь стоит на задних лапах, уже меня увидел и вдруг побежал. Метров пять осталось, я выстрелил, только у меня дробь на уток. Я отскочил, он пробежал мимо.

Я начал разворачиваться, второй раз выстрелил в него, а тут уже не успел отскочить, уронил он меня. Я упал на живот, он меня начал кусать, аж хруст слышно. У меня вся жизнь пролетела, секунды какие-то, я подумал: "Ну, всё". И чувствую, что его нет. Может, я кричал, я себя не слышал. Вскочил — а он крутится раненый и упал спиной ко мне. Я сразу пулю зарядил и для верности выстрелил. Видел, что попал в затылок.

Боли я не чувствовал, но кровь шла. Пошёл через лес обратно в посёлок. Мужики, когда меня увидели, испугались. А в Кинкиле бабушка оставалась, и больше никого. Нашли кипяток, марганцовку — она у всех в доме обязательно бывает. Меня промыли, забинтовали. Я сижу нормально, боли не чувствую, даже разговариваю. Лицо, конечно, не вижу, в зеркало не смотрю.

А на устях база была госпромхоза, они летом там рыбу солят, и как раз с Лесной машина пришла, загружала рыбу на Палану. Меня на ней в Лесную за 25 километров и отправили. В Лесной медбрат меня зашил хорошо. Утром меня в Палану привезли, здесь молодые хирурги посмотрели, сказали, что не надо перешивать, только зубы под наркозом все снять — они висели. Я пролежал месяц где-то, а потом мне стоматолог протезы сделал, как всё зажило. И я уехал "Мэнго" догонять.

— И танцевали потом ещё?

— Да, я потом до пенсии танцевал.

— Вы с "Мэнго" много где гастролировали? 

— Я всю Россию объездил, даже на БАМе выступал, когда стройка была. В Тынде были, когда она ещё только строилась, деревянные дома были. По России я везде побывал с "Мэнго" за 22 года. 

— Как вы попали в "Мэнго"? 

— Это была мечта. Здесь, в Палане, у нас школа и напротив Дом культуры, и когда "Мэнго" приезжал, они приходили сюда на работу в 10 часов. Я почти каждый день бегал, перед Домом культуры стоял. У нас второй урок заканчивался в 9:50, потом большая перемена, и я сразу туда бежал, чтобы посмотреть на манговцев, ещё первый их состав. Я ими любовался! Они такие шли важные, такие гордые. Тогда ещё при округе им шили пальто в национальном виде.

А я тогда думал: "Ну что я туда пойду? Такие там люди! Кто я такой?" Потом я закончил школу, немножко поработал, а в 1978-м сестра Кати Гиль, Александра Уркачан, говорит, что приехали мэнговцы, набор идёт. Я так обрадовался, но одному идти туда страшно, я брата своего взял.

Пришли на следующее утро пораньше. Валерий Скребков (композитор и баянист, проработавший с "Мэнго" несколько лет — прим. ред.) проверил у меня слух, я им мелодию отца спел, на бубне немножко сыграл. А потом Александр Васильевич (Гиль — прим. ред.) говорит: "Ну, давайте, танцуйте, что вы умеете". И как раз манговцы пришли, в зал сели как зрители, а мне перед ними так стыдно было танцевать: что я им покажу? Я же вообще нигде не танцевал.

Он видит, что мы неуверены, позвал мэнговцев, говорит: "Ну-ка, идите, ребята, помогите!" Петр Антонович (Яганов — прим. ред.), девочки взяли бубны и давай играть! Они начали танцевать, и я подумал: "Буду танцевать как лесновский!" Глаза закрыл и танцую, уже даже внимания не обращаю, слушаю мелодию. Помню, меня чуть-чуть по плечу хлопают, говорят: "Хватит, хватит!" И всё, говорят: "Завтра приходи в 10 часов на репетицию". Брат так и не станцевал.

Я в конце марта пришел, а в мае поехал Польшу. Это была моя первая поездка не только с Камчатки, но с Паланы вообще! Вот тогда так рад был, что моя мечта сбылась, что я начал в "Мэнго" танцевать.

 — А где еще за границей были? 

— Франция, Бельгия, Швейцария, Норвегия, в Финляндии по дороге мы были. На Аляске, в Японии, в Китае, в Испании...